Дилетант. Дилогия - Страница 62

Мужик делает резкий выпад. Вилы направлены мне в грудь. Три деревянных острых рагульки!

Ухожу влево, правой рукой хватаю древко вил и дёргаю в сторону. Мужик по инерции движется за вилами и попадает горлом на два пальца моей левой руки. Вилы у меня в руках, мужик хрипит где-то внизу. Заплетаю своими рагульки вил второго, уклоняюсь. Ё… это топор!… Всё как при замедленной съёмке. Мужик с топором разворачивается, замахивается и… падает с вилами в спине. Бью второго в глаза… А всё… Трое убегают прямо в лес.

Первый – валяется на земле пытаясь вздохнуть. Отдышится. Не смертельно. Второй – стоит на коленях и воет. Удар по глазам очень болезненный. Болезненный, но не смертельный. Через час будет видеть. А вот с вилами в спине далеко не побежишь. Мужик ещё жив, хрипит, изо рота вместе с хрипом выталкивается кровь. Лёгкие пробиты. Можно его спасти? Лет через двести, может и спасли бы.

– Простите, Александр Фёдорович – только так мог помочь. Не думал, что они… Этих догнать? – Он кивает в сторону леса.

– Да на кой… – Я стою над умирающим и не знаю, как поступить. Вытащить вилы – умрёт быстрее, не вытащить – умрёт, но будет долго мучиться.

А не поехали бы мы смотреть, кто это сено грузит, глядишь, мужик и жив был.

Если бы ты сегодня в Шаблыкино не поехал, то мужик тоже был бы жив. А если бы в Самару тогда не поехал?..

Савва спокойно выдёргивает вилы из спины третьего мужика и кладёт их рядом. Подскакал Филька. Глаза растерянные. Увидел кровь, чуть с мерина не свалился.

– Ты чего прискакал, Аника-воин? Я тебе где сказал быть? – Я ещё заведён. Никому не нужная смерть этого мужика выбила меня из колеи.

– Не серчай на него, Александр Фёдорович, малец нам же хотел помочь… А с этими, что делать? – Савва решил барский гнев перевести на другой объект.

А ведь получается, я ему жизнью обязан – не метни он вилы в этого топоромахателя, сейчас это могла быть совершенно другая картина маслом.

– Вяжи, да на пустую волокушу… Филимон, смочи тряпицу водой, да дай этому… пусть к глазам приложит. Полегче будет…

– А этого?... Доходит…

Крепкий мужик. Долго мучиться будет… Ан, нет… Дёрнулся в агонии пару раз и затих. Стоящий поодаль Сава, перекрестился и что-то зашептал под нос. Молится, наверное… Кровь, получается, опять на нём.

На мне его кровь. Сказал бы сразу: «Мужики, уезжайте», глядишь и жив бы был человек. Ведь, наверняка, и жена есть, и детишки. Теперь сироты…

А если бы они тебя? А потом Савву, всей гурьбой? А потом Фильку?

Ду, уж… Никто так человека не оправдает, как он сам себя.

– Ты зачем в меня вилами тыкать стал? Я ж тебя предупреждал.

Первый мужик уже пришёл в себя. Глотать ему больно, да и говорить тоже не особенно удобно, но колоть надо сейчас. Гм… молчит. Не пытать же его, в самом деле?

– Филимон, скачи в Шаблыкино, скажи Павлу Андреевичу, что я извиняюсь, но приехать сегодня не смогу. Ну, и объясни ситуацию… Давай, давай, пошевеливайся… Савелий, сними ка с этого гуся штаны, да дай мне нож. Сейчас мы из него гусыню делать будем.

Фильку сдуло, только я фразу закончил. Савва и тот не понял, смотрел на меня с широко открытыми глазами, как будто увидел первый раз. А вот мужик всё понял сразу. Забился, задёргался, руки, связанные сзади, аж посинели.

– Нет! Нет! Барин всё скажу! Не надо… А-а-а. Не надо… не надо… всё скажу… у-у-у. Яков… Яков Фёдорович… Яков Фёдорович сказал, что ежели попадёмся всех сам повесит…

– Кто?

– Барин наш, Скарятин Яков Фёдорович…

– Александр Фёдорович, признайся – а ведь на меня, небось, сначала грешил? – Павел Андреевич Киреевский сидит напротив и лукаво так ухмыляется. Для него это что? В его размеренной пресной помещичьей жизни – это грандиозное событие.

Когда к нему прискакал Филька, и сказал, что я сегодня в гости, как уговаривались, не приеду, и узнав причину, тут же сам поехал в Алексеевское. Какое происшествие! Да такого уже сколько лет не было, чтобы на барина крестьяне напали…

– Признаюсь, грешил, но не на тебя, а на твоих людей. Ведь самый ближний сосед оттуда это ты. Хочешь, перекрещусь, что лично про тебя худого даже не подумал?..

– Верю, верю, и… спасибо, что плохо обо мне не подумал.

– Да уж, заварил кашу Скарятин. – Колотов, отхлебнул из бокала вина, и поуютнее поёрзал в кресле. – Даже предсказать не могу, что сейчас будет. Мне ведь расследование проводить, да в Орёл отписываться… А славное у Вас винцо, Александр Фёдорович. Сладкое, пьётся как морс, а как по голове-то шибает…

– А что грозит Скарятину?

– Так, как дело повернётся. Ежели, скажем, Яков Фёдорович заявит, что это не его люди, что Вы на него поклёп возводите, а Вы, в свою очередь, будете настаивать на своём, то чьи связи сильнее окажутся.

– То есть, как это? Вот же они, в подвале у меня сидят. Они же сознались, что их сам Скарятин посылал сено у меня воровать.

– В сословном суде будет рассматриваться только Ваше слово против его.

– Однако… А если он сознается?

– Кто, Скарятин? Да с чего бы ему сознаваться? На мужиках, что они скарятинские, не написано. Он, конечно, не ума палата, но понимает, коль суд признает его виновным, то его и дворянства лишить могут. Потому ни в чём не сознается, поверьте моему опыту.

– Но Вы же будете проводить дознание, и выступать в суде обвинителем.

– Нет, не я. Дознание проводит уездный стряпчий Холмогоров. Он же и в суде в качестве обвинителя выступать будет.

– А что за связи у Скарятина?

– Он в каком-то родстве с обер-шталмейстером Львом Александровичем Нарышкиным.