Дилетант. Дилогия - Страница 2

Тётка почувствовав, что на неё смотрят, подняла на меня глаза.

Это была женщина лет,.. я никогда не угадывал возраст женщин. Понимая, что передо мной сельская жительница, я бы ей дал лет 50.

Во взгляде женщины мелькнуло удивление, тут же радость, она вскликнула что-то типа – Ах, – и выбежала из комнаты, крича:

– Барин, барин опамятовался…

Твою ж танковую дивизию… это я что? Это я барин?

Слов нет, приятно проснуться так утречком под ласковый шёпот:

– Барин, кушать подано…

Но куда приятнее для меня было бы проснуться в собственной постели под противное кукареканье будильника мобильного телефона.

Стало быть, что?

А стало быть, парень, ты преставился и твою сущность куда-то вселенский разум зафиндюрил.

Зачем? Да может и незачем, может у вселенского разума есть свои физические законы и человеческая сущность, как часть вселенной, пусть микроскопическая, но часть, тоже вливается после физической смерти материального тела в общую энергетическую составляющую…

Нет, что-то в этой теории ещё сыровато… Ладно, потом подумаем.

Так, продолжим осмотр – лежу я на кровати, надо мной в углу какие-то иконы, да собственно я лежу под иконами. Умирать, что ли положили?

Болит, да, что болит? Ё,.. да ног я не чувствую…

Пытаюсь поднять правую руку, слабость, но поднять до лица удаётся. Рука тонкая, исхудалая и… не моя, но к этому почему-то я отношусь спокойно.

Так, дальше. Почему не чувствую ног? Пытаюсь поднять одеяло, вернее перину. И лежу на перине, и укрыт периной. Ткань какая-то… плотная… лён? Удаётся, с трудом, но удаётся откинуть эту гору. Подо мной тоже льняная простыня. На мне рубашка, ха, ночная? Я такие никогда не носил… из под рубахи торчат два неровных обрубка…

Шок.

Нет, сознание я не потерял, но увиденное так меня шокировало, что какое-то время я просто не мог осмыслить своё положение. Паники не было. Видимо мозг ещё не до конца осмыслил случившееся.

Я – калека! Охренеть!… Оторвали Ваньке встаньку!

Додумать не успел.

В комнату вбежал колоритный здоровенный мужик, глянул на меня как-то странно. Что-то детское, какой-то щенячий восторг, какая-то отчаянная радость отразилось в его светлых глазах. Это никак не вязалось с его видом. Всё это длилось мгновенье. Он упал перед кроватью на колени, обхватил меня своими ручищами и… зарыдал.

Вот это да. Как-то сейчас я не ожидал такого пассажа. Всего минут пять- десять я в сознании нахожусь, мне бы в спокойствии осмыслить случившееся, а тут… Кто это? Отец? Наверное, да, так плакать может только отчаявшийся, любящий человек. А кто так беззаветно может любить, как не родитель своё чадо.

Но тут мизансцена вновь изменилась, в комнату вошла женщина. Нет, не та, что я увидел, придя в себя. В комнату вошла Хозяйка. Именно так, с большой буквы. Властное, красивое, даже скорее породистое лицо, осанка… Да всё, буквально всё в этой женщине говорило о том, что она привыкла, нет не руководить, она привыкла повелевать. Однако в её глазах я тоже увидел неподдельную радость. Надо же как меня здесь любят… Да нет, не ври себе – ни тебя, а этого бедного юношу, чьё тело ты, в силу обстоятельств, занял.

– Ну, наконец-то, Александр Фёдорович, Вы пришли в себя. А то мы уже отчаялись, господин поручик – Сказала женщина приятным голосом и положила руку мне на голову. Рука полная, сильная и прохладная. Очень приятное ощущение. Температурка-то у меня наверняка есть, раз такие раны, значит и воспалительный процесс идёт. Поэтому прикосновение холодной руки было приятно.

– Ну полно, тебе Степан, полно. Ступай, распорядись, что бы для Александра Фёдоровича воду приготовили умыться, да поесть, что-нибудь более существенное, чем бульон.

Степан поднялся, вытер рукавом заплаканные глаза и вышел из комнаты со словами – Дык это мы, матушка, мигом спроворим.

Так, значит это не отец, а скорее слуга. Блин, да за такие искренние чувства и слугой как-то человека называть неудобно. Наверное, как у Пушкина в «Капитанской дочке», кто-то типа дядьки, который воспитывал барчука с детства и был ему и папкой и мамкой, и нянькой и старшим братом.

Ну а кто же эта женщина? Мать? Но меня называла по имени и отчеству, хотя может здесь так принято. Опять же, Степан её матушкой назвал.

Женщина подвинула к кровати стул и села. Опять положила руку мне на голову. – А жар-то ещё есть. Да, как и не быть при таких-то ранах. Слава Богу, опамятовались. – И она перекрестилась на икону.

– Что со мной случилось? – Ё,.. голос еле-еле слышно, кое-как выговорил, горло сухое, слова изо рта приходиться выталкивать. – И, если можно, дайте попить, пожалуйста.

– Да, да, конечно. – Она поднялась, подошла к столику (а я его и не заметил) справа от кровати и налила в стакан из кувшина воды, затем наклонилась надо мной, просунула левую руку под мою головы, приподняла её и стала меня поить. Движения её были привычные, видимо делала она это не раз.

– То, что Вы не помните, что с Вами случилось, это естественно. Такое потрясение, которое на Вашу долю выпало, те раны, что Вы получили, как говорит Нестор Максимович, должны были Вас убить. Максимȯвич Нестор Максимович, – это врач которого я с собой привезла. А Вы, мой мальчик, слава Богу, выжили. – Она опять перекрестилась. – В Вас попало ядро во время штурма Измаила.

Оба на! Измаила! «Времён Очакова и покоренья Крыма».

Ну, то что я в Росси, я догадался уже. А место, а время?

Теперь со временем разобрались – конец 18 века. Измаил брали, кажется, в декабре толи 89 – го, толи 90-го. Блин, ну не помню точно.